Главная
Новости
Ссылки
Гостевая книга
Контакты
Семейная мозаика

ДО ГУЛАГа и ПОСЛЕ

Варя Петрова -
из эпохи Вятской комсомольской прессы, юная любовь Ивана Халтурина. Она отсидела свои 20 лет в лагерях. В 1958 она уже в Белово, в почете, снова в газете, в партии, в комсомоле.

Её история - в рассказе Виталия, который встретился с ней в 1961 г, но главное - в ее письмах Ивану, а потом и к Виталию Ивановичу.

В архиве нахожу листок со стихотворением. Это письмо?
Почерк Варин, без даты, подпись - от любящей и любимой:

26 февр. 1922
Не ходи с глазами серны раненой,
Не ворочайся до петухов.
Ни в Евангелии , ни в Коране
не ищи ответа - ведь обманут
хитроумные узоры слов.

Не пытайся строить даже мысленно
в пустоте душевной личный мир.
Тоже, архитектор! Есть ли смысл
строить карточные домики и искренне
назначать их для жилых квартир.

Знай, что наша каста - не для этого
в героической борьбе веков
существует на земной планете,
так что если солнце и не светит -
не ворочайся до петухов.
- От любящей и любимой

Письмо Ивана к Варе - почему-то сохранились в его архиве. Черновик?

1930
Письмо Варе в Вятку
.
Письмо твое, Варюшка, хорошее. Оно заставляет думать. От этого я никогда не отказываюсь. Но, сказал Гейне, один дурак может задать столько вопросов, что и 70 мудрецов не ответят. Ты - умная, я - не мудрец. Отвечать совсем трудно. Одно могу сказать. Я давно, честно смотрю в себя и вижу, что в 28 лет я банкрот во всех отношениях и в политическом в первую очередь. Не думаю, чтобы это могло тебя утешить.

И потом, "трагический конец" - это не самоубийство. Самоубийство - это очень легко и просто. Трагический конец - это "Обыкновенная история". Смертельно боюсь стать героем романа Гончарова эпохи диктатуры пролетариата. Будущее мое туманно, настоящего - нет. Прошлое (комсомольское, партийное, комвузовское) - противно. Не потому что "не надо было браться за оружие", а потому что от вступления в комсомол до выхода из партии я вел себя не как настоящий человек. Глупее и бездарнее вести себя было нельзя. И оправдания нет. Нет и "смягчающих вину обстоятельств". Амнистия ко мне неприменима. Это не нытье размагниченного интеллигента, это - самокритика. И я действительно ищу выхода из тупика. Если прошибу лбом стену - хорошо, если лоб стеной - плохо.

О наших отношениях беспокоиться нечего - их нет. Я люблю сына и тебя. Но сына я не вижу месяцами. И когда не вижу - позабываю о нем, перестаю ощущать. Это один из многочисленных недостатков моего психологического механизма.
За китайской стеной я уже не сижу - с Молодой Гвардией развелся.

В 1930 году Варя - в Самарканде, два письма от нее. Переболела тифом. Встречалась с Зиной П. которая тоже там.

Без даты.
Варя вернулась из Гулага. Пишет старому другу Ване в ответ на его пиьмо.

Родной мой!
Прежде всего - узнаю тебя. Не на фото. Там как раз (где с сыном и внучкой) узнала едва. Узнаю по письму и по делам. Спасибо тебе за карточки и за книгу. Я не помню в жизни более дорогого подарка. Это как раз, чего мне сейчас не хватало - всё остальное мне дали, вернули - "судьба", Никита Сергеевич. А ты - какой был, такой и остался. Под маской равнодушия и эдакого высоко-усталого скептика - очень чуткая, очень нежная, очень любящая душа. У черепахи под панцирем - самое нежное в мире мясо (прости за сравнение). Врёшь, меня не обманешь. Я тебя видела без панциря, и не раз.

Теперь насчет "мостов". Я тебя никогда не теряла. Конечно, теперь об этом можно уже говорить вслух. Самой большой ошибкой в своей личной жизни я считаю то, что не связала свою судьбу с твоей. А помнишь, как этого хотела моя мать!
Одна из самых хороших и самоотверженных матерей на свете! Ведь она тебя очень любила.

Так вот, я тебя никогда не теряла. Я только спрятала тебя далеко-далеко внутрь. Другие прячут засушенные цветы или какие-нибудь локоны. Я спрятала тебя целиком, какой ты остался в памяти и в сердце. Немножко несуразный, длинноногий, в вечно распахнутой кожанке с голой шеей в вятские морозы (Помнишь, как я её прикрывала?), умница, напускавший на себя иронию, верный товарищ, нежный друг.

Почему я выдержала все эти годы, хождения по мукам? Потому что всегда, когда было тяжко и невтерпеж, я звала на помощь друзей. И ты был в числе первых. Ты помогал мне возить тачки с с солью из соляного казахстанского озера Кзыл джар. Ты не знал этого. Ты вместе со мной ходил по этапам, сидел в карцере за непочтение к начальству, хотя и не догадывался об этом. Только всё-таки, я никогда не думала, что встречусь с тобой - живым.

А был у меня такой случай. Гнали мы (мы- чабаны) гурты. Я весь день провела в седле. А ночью, подложив это седло под голову, я смотрела на огромное черное казахстанское небо и думала, что вот так же как эти звезды не могут спуститься с неба, так и с тобой я никогда не встречусь.

Звёзды не спустились, а ты встретился.

Так что мне моста не надо. Не надо еще и потому, что тебя сегодняшнего я не хочу. Пойми меня правильно. С Верой я могу встретиться, поплакать вместе, поговорить о её сыне и о моей дочери тоже - с Женькой, с Мишей Носковым, и даже с Борисом Киндом. А с тобой встретиться не могу. Я так берегу прошлое, оно мне так дорого и так меня выручало, что я хочу сохранить его в неприкосновенности. Ты для меня был, есть и будешь Ванюшка Халтурин времен коммуны, "Брусинских времен". Даже не ленинградских и московских встреч, а именно этого периода.

Писать тебе я буду иногда, и ты мне пиши. У нас всё-таки не так много радостей, чтобы отказывать себе в этом. Хотя, как я помню, ты всегда терпеть не мог писать писем.

Ты говоришь - от старости потянуло друг к другу. За других не ручаюсь. Я себя после комсомола никогда такой молодой не чувствовала. Жить интересно, делать жизнь - увлекательно, руки чешутся делать всё больше и больше. Всякой мрази даёшь по морде прямо таки с наслаждением. И про равнодушие - врешь. Равнодушие - это как силикоз, перерождение тканей, необратимый процесс. Ты не болен этим страшным, нет.

Вот и всё сегодня. Хорошо, что ты у меня был и есть. Ну, перечитывать не буду.
Твоя Варюнька.

5 окт 1958
Родной мой!
Хочу написать тебе о себе - о чем же еще? Смотрю в окно - а там дрожат последние золотые листья. Осень. Осень жизни.

На днях я как- то подумала о смерти. Это очень плохо, когда человек думает о смерти, очень. Я нечаянно подумала, случайно, а не по настроению. Решила - обязательно прожить еще 20 лет. В моей биографии есть полтора года работы в больнице. На черной работе - санитаркой, гардеробщицей. Оттуда я вынесла твердую уверенность в том, что терапия - это массовый, хорошо организованный и задуманный обман. Человек верит во всемогущество врача, глотает всякую ерунду и лечит сам себя. Главное - лечит сам себя. И вот я лечу себя, когда заболеваю (это редко, но бывает). И проживу еще 20 лет. Почему 20? Взамен тех, которые были вычеркнуты из жизни? А были ли они вычеркнуты?

Если жизнь - это дорога, что кто сказал, что приятнее и легче идти только по родной и гладкой? Ну, пройдешь, ну, нигде не замараешься, не упадешь, не разобьешься. Скучно!

Ой-ой, сколько раз я падала и поднималась, падала и поднималась. Первый раз пришла мысль о самоубийстве 3 сентября 1937 года ночью, когда я сидела у стола, смотрела на разгром в квартире, слушала, как плачет на кухне мать. Револьвер у меня был спрятан, и его они еще не нашли. Но посмотрела на Светку - и не смогла.

Второй раз - в Караганде. Я заведывала складом и не выполнила незаконных распоряжений начальства. Меня посадили в карцер. Меня мучили, потом выпустили во двор, где были спущены злые лагерные собаки. С тех пор я боюсь даже щенков. Тогда я потеряла веру и решила умереть. Средств для этого не было никаких. Единственное - маленький пруд - лужа, где воды было по колено. Я легла плашмя и решила не поднимать головы. А потом всё-таки подняла. Струсила, наверно.

Вот оглядываюсь назад - и всё меньше горечи. Забывается, что ли? За себя простила, не могу еще простить за мать. Недавно узнала от Женьки Егошиной, как она в Москве ложилась на трамвайные рельсы. Не могу этого простить.

Так вот - о дорогах. Мои кривые тропки и болота с кочкарником кончились. Сейчас путь гладкий, шагать легко, кругом свой народ, который выручит. И вот признаюсь тебе в том, в чем уже несколько месяцев боюсь себе самой признаться.

Какого черта мне еще надо? У меня - любимая работа, уважение товарищей. Я - один из старейших членов партии в городе, секретарь редакционной партийной организации. У меня - хорошая комната, денег мне дают в три раза больше того, сколько мне надо. Библиотекари двух библиотек наперерыв подбирают мне лучшие книги. Впервые за 20 лет я могу есть что хочу сколько хочу. Сейчас меня почитают дочь и зять, ездят ко мне по воскресеньям в гости. У меня объявилось много старых комсомольских друзей, которые - ах, ах! - с запозданием на 38 лет начинают объясняться в нежных чувствах (1. Б.Кинд, 2. А.Варакин).

Так, действительно, какого же чорта мне еще надо? Почему я не удовлетворена? Почему я иногда ночами не сплю и всё думаю, думаю? Как бы это тебе попроще объяснить?

Я в положении человека, который вернулся домой после долгого отсутствия и видит, что в нем всё не так: вроде стол и стулья стоят на месте, а чего-то главного нет. Это очень страшно, Ванюшка. Что же делать, что делать?

Иногда я говорю себе: - Старая дура, сиди спокойно, выступай с воспоминаниями, ведь выступают же некоторые, которым и вспоминать нечего. Всё-таки сердце-то уже того... хорохорюсь я пред собой, и особенно - перед другими во всю. С комсомольцами, пляшу, а оно протестует. Ну что же делать, если я не хочу и не могу быть тихой и смирной.
Я очень боюсь ввязаться в какую-нибудь серьёзную историю с "отцами города". Сделать мне ничего не сделают, (не те времена), а вот нервы потреплют.

Вот такая моя жизнь. Беспокойная. Старые синяки еще не зажили, а уж дожидаю новых. Ну и пусть, ну и пусть!

Напиши мне, что я дура, что так нельзя.

Напиши мне о себе - какой ты, что делаешь, что думаешь, что хочешь? Ну, напиши же, не отделывайся междометиями. Очень хочу твоих писем, очень.
Варенька

13 дек 1958
Вечереет. Бьёт в окно сибирская непогода. В редакции тихо - все ушли. Я дежурю по выпуску номера. И вот захотелось поговорить с тобой. На столе моя машинка (персональная), поэтому не удивляйся печатному тексту.

Первым делом, ты молодец, что прислал очередную партию исторических реликвий. глядя на "Зарево" у меня дрогнуло сердце. ("Подъезжая к станции с него слетела шляпа"). Теперь у меня есть всё. Нет, не всё: в 1921 году губком издавал мою брошюру, которая называлась "Завод-школа". Тридцать восемь лет назад мы предлагали систему обучения, которую сейчас обсуждает народ. Долго хранилась она (не система, а брошюра) в моем личном архиве, также как и первая стенгазета, написанная от руки на желтой оберточной бумаге, наверно в 1920 году.

Теперь о письме твоем. Не хочешь о себе писать - не надо. Но иногда я пытаюсь представить тебя в семье или на работе - и у меня ничего не выходит. Деталей нет, по-газетному - "красок". А в общем - как, удалась тебе жизнь или не удалась?

Я себе задавала такой вопрос У меня жизнь получилась растрепанная от начала до конца - беспокойная. Особенно, этот кусок в 20 лет. И вдруг сказали бы мне: "Отдай свою растрепанную и беспокойную, возьми ровную и гладкую, без провалов и взлётов". Ни за что бы не отдала!

Слушай, ведь тебе никогда не понять такого например, ощущения, как физическое ощущение свободы. Выходишь из ворот - и перед тобой мир. Твоя спина не чувствует тяжёлого взгляда конвоира. Твои ноги идут, куда хотят. Они поют и танцуют, и ты их не слышишь. ("ног под собой не слышит от радости" - я это знаю.)

Или вот - ощущение воскресения из мёртвых, тоже физическое. Я сидела на заседании бюро Кемеровского обкома партии. Меня спрашивали. Я отвечала как во сне. Потом мне сказали: "Поздравляем, вот Вам первое партийное поручение..." Я эти слова приняла не корой головного мозга, а всем телом. Мне это трудно объяснить. Наверно, так бывает, когда в организм вводят много крови или дают кислород.
Или вот ещё. Горе и смерть - это все видели. А вот ощущение полной моральной и физической растоптанности, причем не врагом, а своими - вот это как, а? И даже это не хотела бы отдавать. Вот до чего же я жадная. На жизнь. Особенно сейчас. Прямо захлёбываюсь.

Кстати, о драках. Недавно всё таки у меня одна была. Мне говорили: "Дура, сиди тихо, опять можешь потерять билет." А я полезла. Приезжали разбирать из области. И всё вышло по праведному закону. Хоть морда в крови, а всё таки наш верх. Очень довольна. Совсем не чувствуется усталости.

Ты предлагаешь заняться литературой. Спасибо за высокую оценку моих невысоких способностей. Нет, Ванюшка, не займусь. И не потому, что не выйдет. Может быть и вышло бы. А потому, что есть еще силы, а главное - огромное желание не только описывать но и дело делать. Вот сейчас хожу по заводам и помогаю создавать коммунистические бригады. И очень довольна.

Наверно, до Нового Года еще напишу. А если нет -
С Новым Годом, старый друг!
Варя.

1961
Рассказывает Виталий Иванович.

Как всегда у Ивана – когда любовь проходит, остаются дружеские и уважительные отношения. Во всяком случае, он сам так их воспринимает. Отец уехал из Вятки и они долго не встречались. В письме к ней 1930 года слово «люблю» сохраняется, но значит оно уже совсем другое. Это теплый знак дружбы и доверия.
Последний раз они виделись в 1936 году. Варя приехала в Москву хлопотать за арестованного мужа, которому инкриминировали связь с троцкистом Минковым. Хлопоты оказались безуспешными. Ее тоже арестовали, она прошла через 20 лет лагерей и вернулась, как многие, преданной коммунисткой.
Теперь трудно понять, как пережив такое, сохранить веру. Об этом удивительном и со стороны необъяснимом явлении уже много написано.
Варя свою веру в коммунизм сохранила и, вернувшись, работала потом в местной газете города Белово. Она была в городе известным человеком. Тамошний уроженец, сейсмолог Владислав Мартынов, с которым мы работали в Гарме, много слышал о ней.

Когда отец виделся с Варей последний раз, ему было 34. Я Варю знал по его рассказам. Отец хотел, чтобы мы встретились и дал мне ее адрес. Я встретился с ней в 1961 году в Сибири. Мне тогда было тоже 34.

Я вошел в ее кабинет:
- Здравствуйте, Варя, я Халтурин.
И вижу, как она белеет и медленно сползает со стула...

Я прожил у нее три дня. И она мне рассказывала - не о прежних временах, а о том, как она борется в своей газете с местными бюрократами, которые губят хорошее дело, начатое Революцией. А я был глуп и не расспрашивал ее о прошлом. Как не расспрашивал и отца...

5 дек 1961
Друг мой!
То ли загрустил ты, перебирая фотографии сорокалетней давности, то ли одиноко тебе очень? Письма от тебя я не ждала. Ведь я сказала тебе: не пиши. Почему? Ты для меня- не реальный, сегодняшний, а тот, которому я давно писала стихи. Самое чистое, самое светлое воспоминание. Оно во мне жило, живет и будет жить до конца. С ним было легче дышать даже тогда, когда дышать было невтерпёж (невмочь?).
Я берегу его очень, очень, даже от самой себя, даже от тебя.

Но ты написал мне и я не могу молчать. Наверно, тебе нужны сейчас мои слова. Возьми их, я буду счастлива, если они тебе хоть чем нибудь помогут.

Что со мной делается, какая я?

Прошло смутное время, когда, вернувшись в старый дом, нашла в нем все вещи расставленными по-другому. Я сомневалась: 20 лет прошло, может, теперь так и надо? Сейчас я уверенно расставляю всё на свои места, как было при первом Хозяине, и ко мне прислушиваются. Нет, это не то слово. У меня спрашивают, ищут ответа. И это замечательно.
<....>
Вот отчет о собрании нашего партактива из городской газеты. В нем не упомянуто, что свое выступление я начала так: "Я буду говорить от имени мертвых." Зал не шевелился, только женщины плакали. когда я кончила, ко мне на сцену поднялись три врача. Однако инфаркта не последовало. Больше того: на следующий день я уже выступала в рабочем клубе с докладом о Ломоносове, а еще через день - читала городской комсомольской конференции стихи. Да, представь, пишу! Интересно тебе? слушай:

Ничего, что белеют волосы
И что трудно нагнуться порой.
Снова молодость звонким голосом
позвала сейчас за собой.
Вновь шагаю я в куртке кожаной,
по кулацким вражьим домам.
Сколько их в двадцатом исхожено,
сколько хлеба взято из ям!
На плечах худых, девчоночьих
груз винтовки и след ремня.
Комсомольцы в отрядах ЧОНовских,
Боевая юность моя.

.............. и т.д.

Все стояли. Потом приветствовали, подносили подарки. Теперь меня садят во все торжественные президиумы, зовут в школы и на предприятия. И я хожу. Мне это не трудно. Даже в церковь ходила, чтоб написать про попа. Вообще о всякой нечисти пишу много.

Город меня знает. В десятки домов я могу зайти, как близкий друг, в сотни - как хороший знакомый. Я живу одна (Светлана - в Свердловске).
<........>
В будущем году обязательно поеду вокруг Европы - хочу живых буржуев посмотреть.

Пишут Миша Носков, Борис Кинд, Саша Варакин. У Женьки Игошиной всегда останавливаюсь, когда бываю в Москве. От Петьки Кощеева одно письмо было. Вере Лейневиц недавно послала перевод.

Одиночество? Даже в тюрьме я его не испытывала. Даже тогда, когда было
"....кругом все степь да степь без конца и края,
ковыль да овцы, овцы и ковыль..."

Там со мной был ты, я тебе уже писала об этом.
Ну, вот, и всё о себе. Ты умный, поймешь: я счастлива!
А ты?
Варя

Почти в каждом письме Варя посылает Ивану вырезки из газет - свои статьи . Вот одна из них: "Улицы рассказывают" - это репортаж из Китая:

Разговорилась с группой молодежи: Мы дали обязательство после окончания института работать по специальности не менее 50 лет

По радио идет передача утренней зарядки. Все по радиокоманде плавно поднимают и опускают руки, сгибают корпус, приседают. "Раз - два. Раз - два". С таким увлечением! Весь Китай сейчас делает зарядку.

На стенах домов и на бесчисленных стендах протянулись багряные полотнища с иероглифами призывов.


А вот другая газета. Статья (не Варина): "Быть верным своему слову".
"В прениях выступила также член партии с 1919 года, персональный пенсионер тов. В.Петрова.....
Собрание единодушно одобрило решения XXII Съезда.....
Участники собрания одобрили меры принятые съездом и ЦК КПСС по ликвидации последствий культа личности Сталина, по разоблачению фракционной антипартийной группы Молотова, Кагановича, Маленкова и других."


6 янв 1963
Ванюшка!
Держись, брат, сейчас всыплю. Догадываешься, за что?, Ну, конечно, за это самое. Ты что - "сердитый мальчик"? Ну, чего ты скулишь? "Будь счастлива, насколько возможно", "Страшный мир"...
Чур, воспитывать не собираюсь. Ты всегда был критическим мыслящей личностью. А кто из нас в молодости не махал кулаками? Ну, махали. И замахивались. А годы-то идут - умнеть надо.

Вот насчет счастья и страшного мира. Расскажу тебе одну маленькую историю про себя. Теперь об этом уже можно. В 30 км от станции Кзыл Джар (Южнее Караганды) есть озеро. Вода в нем представляет из себя насыщенный раствор соли. Слой соли на дне превышает полметра. Мы накладывали соль лопатами в тачки и по доске везли на берег. Там её буртовали. Вода доходила до колен. Работали босиком, потому что резиновые сапоги на ноги натянуть было невозможно. Ноги и руки кровоточили. Каждое утро перед тем, как шагнуть в жидкую соль, надо было что-то сломать в себе.

А урки, чтоб быстрее сделать норму, стали подкладывать в бурт большие камни. А мы, ка-эр-дешники, камни выкидывали. "Идет война, соль нужна нашим людям". Они озлились и пришли к нам вечером драться. Один из наших сказал "Сначала поговорим, потом будем драться". Говорили до отбоя, драться стало некогда. Потом двое из урок записались на фронт. Их брали, а нас - нет. И другие не стали больше класть камни.

Скажешь - ну и что? А то, что в этот момент мы были "счастливы, насколько это возможно" в том, действительно "страшном мире". Это же правда, что счастье внутри, а не вне нас.

Шекспир, конечно, умный. И сонеты его такие же. Выписал ты их по созвучию. А меня не трогает. "За мною - радость, впереди - печаль" - ей-ей, ни чуточки не трогает. Не для меня и не про меня. Какая там впереди печаль, когда дыхнуть некогда. Покой - для покойников. Согласен?...
И я по-дружески беру твою руку и со спокойной мудростью говорю: "Нет, мир не страшен. Не смей его бояться. Ведь тогда очень плохо жить."<.....>

Всё собиралась тоже заняться "мемуарами", да некогда. Ведь теперь каждый, кому не лень, "разоблачает". И никто еще по-настоящему не написал о людях, которые оставались верны знаменам, хотя их били древком этого знамени по голове.

Итак- не пищать!
Жить - очень хорошо.
Радуйся побольше.
Варя

3 нояб 1963
Спасибо за телеграмму. Хорошо и во-время. Я только что сошла с поезда: сентябрь - у Черного моря, октябрь - в Ленинграде и в Москве. Кстати, шла из Третьяковки мимо дома 17. Остановилась, разглядываю. Симпатичная женщина вышла из подъезда, спрашивает: "Вам кого?" Я поблагодарила и пошла дальше. Как бы тебе объяснить? Я не могу расстаться с тобой - тем вчерашним, позавчерашним. А с комсомолом - тем более. О моих комсомольских делах тебе немного расскажет эта вырезка из областной газеты "Кузбасс".
Привет Виталию. Он у тебя хороший.
Варя.

17 мая 1964
Из Кемерово
Получила открытку от Виталия. Он пишет, что ты болел, Как же так получается? Мне болеть не велишь, а сам?

Немножко расскажу о себе. Весь апрель путешествовала, только на днях вернулась домой. Была в гостях у кубинцев. Объехала все шесть провинций. Была на заводах, в кооперативах. Пробовала рубить сахарный тростник, ничего не вышло.Осматривала домик Хемингуэя и особняк американского миллиардера Дюпона. Лазала в подземную сталактитовую пещеру и поднималась на пик Гран Пьедро в горах Сьерра Маэстра. Плавала в Карибском море и в Мексиканском заливе. Шаталась по ночным улицам Гаваны, Сьенфуэгоса и СантЯго де Куба. Пила коктейли в ночных кабаре. Нет, мог ты подумать, что я способна на этакое?
<.......>
Сейчас баз конца пишу и рассказываю о Кубе. Настроение - на высшем уровне.
Итак, привет тебе от Фиделя, голубых акул и серых крокодилов.

Все в один голос требуют: Болеть - не сметь. И я к этому присоединяюсь.
Варя

21 сент 1964
Буэнос Диас!
А я представь, жива и даже кулаками помахиваю. В доказательство посылаю два последних газетных выступления (уже после возвращения из Гагры, от самого-пресамого синего моря.)

Настроение - на самом высшем уровне, все остальное - тоже. Чего и тебе желаю. Будь здоров во всех смыслах. Как говорят у нас на Кубе - вьенсеремос!
Варя


24 апр. 1967
С праздником!
Как ты там?
У меня порядок: рвут на куски с воспоминаниями, воюю на газетных страницах. Собираюсь нынче вокруг Европы. Всё в норме.
А у тебя?
Живи веселей!
Привет майский и комсомольский (билет мне выдали новый, торжественно. Ура!)
Варя


27 нояб. 1967
Если краткость действительно сестра таланта, то ты невероятно талантлив, Иван. Ну, а у меня не получается.
Завидовала я вам с Виталием нынче летом безмерно. Почему все-таки у меня не получается то, чего очень хочешь? Давно хочу дотронуться до Вятской земли. А вот, топаю по земле Китайской и Кубинской, даже по Сахаре на верблюде, а до Вятки не доберусь. Встречи с молодежью - радость, и в то же время... думаешь. что все ушло безвозвратно, что тебе 63 (она имеет в виду, что ЕЙ 63), что никогда не вернуть неповторимого, и инстинктивно уходишь в сторону от этой душевной травмы? Может быть, может быть... я ведь во многом сейчас живу по темпам и нормам двадцатого года: бегаю по городу, сломя голову, врываюсь в кабинеты, без различия рангов, так что их хозяева только руками разводят. Только партийная борода спасает от возмездия за нахальство.
И все время подгоняю себя - "Быстрее! Быстрее!". Как можно больше успеть. Половину двадцатилетнего куска, вырванного из жизни, уже вернула. Осталось еще 10 лет. Не фунт изюму. Должно хватить сил, хоть ты тресни. Ведь я слово дала.
Спасибо за фотографии. Они - ничего, особенно - вид на реку, от которого пахнет старым. Потрясена была твоими изыскательскими талантами: на старом фото из "Красной Нивы" ведь и в самом деле я! Честное пионерское! По просьбе Пиньковского (он был тогда редактором "Вятской Правды") я писала с выставки корреспонденции для газеты. Их печатали, Если порыться в старых подшивках, то можно было бы и найти. Но как тебя угораздило наткнуться на этот снимок, о котором я ничего не знала 43 года? Если уж ты такой следопыт, то имею к тебе просьбу.
Недавно Ефим Файс (не помнишь такого? работал в "Вятской Правде", сейчас пенсионерит) написал мне, что в Вятском (или московском?) издательстве вышла книга некоего Петряева под названием "Литературные находки". На ее 164 странице есть "оригинальный" (это не мое, а его выражение) фотопортрет с изображением меня, тебя и Петьки Щелканова.
Вань, будь человеком, ведь ты там близко от издательских сфер. Нельзя ли раскопать эти самые "Литературные находки" с изображением великолепной тройки?

А Виталий у тебя - парень, что надо. Мы и ним подружились.. Недавно прислал мне кучу вырезок на тему о том, как Земля трясется. Молодец!
Послать тебе тоже что ли пару вырезок? Посмотри, чем занимаюсь

Варя


25 апр 1968
Не думай, что я тебя забыла. молодость не забывается. Всё чаще оживает прошлое. Ведь год нынче комсомольский. И ты оживаешь. С праздником тебя! С первомаем! Сколько нам их еще осталось? Нет, об этом не думать! Пока дышишь - жить в полный голос! Ведь так? Всем смертям на зло нынче двинусь вокруг Европы. Желаю потрогать Париж, Лондон, Рим. А тебе что пожелать? Пусть всегда будет солнце? Пусть будет!
Варя


16 окт 1968
Ивану Халтурину из Сочи

конверт

Через год, в ноябре 1969, его не стало. Она узнала об этом из письма Виталия И написала ему.

16 декабря 1969
Дорогой мой!
Несколько дней перечитываю твое письмо и привыкаю к тому, что в нем было написано. Но и сейчас не могу привыкнуть.
Как-то все не верится... В одном из последних писем писал мне: "Смотри, не смей умирать!"
А сам...
Теперь моя очередь?
Грустно, тяжело.
Два дня не ходила в редакцию - ворошила память и старые архивы. Желтые врезки из газет. Поблекшие фотографии комсомольских времен. Где мы оба. Где наша светлая дружба и любовь. Где мечты, огромные жизненные планы, первая Вятская коммуна, словом, где...
Да что там!
Все проходит кроме смерти. Правильно сказано.
Так что мне делать - жить или умирать?
Жить, черт возьми!
Перешагну еще через одно горе (сколько их было в жизни!) Пока дышишь, пока ноги ходят, глаза видят - работай Варвара Николавна, восстанавливай те 20 лет, которые были украдены из жизни.
Из них возвращено уже 12 лет. Итак, еще 8 лет жизни и труда. А потом похоронят и скажут: "не зря хлеб ела!"
А все-таки - как горько и трудно.
Спасибо тебе за письмо.
Целую сына и внучек Ивана.
Варя.

11 января 1970
Прости, Виталий, за задержку с ответом. на твое последнее письмо. Но пойми - мне ведь тоже трудно писать.
И передо мной твой отец все эти дни - как живой. Сидит рядом на диване. Немногословный, немного ироничный. Умный. Близкий. Я перечитываю его письма и как будто разговариваю с ним.

Он советует:
Не разменивайся на газетные заметки. Пиши глубже. Еще в Вятке среди других ты была единственным человеком с поэтическим дарованием.

Он шутит:
С трудом представляю тебя в роли персональной пенсионерки.

Он грустит:
- А старость приходит в нам неожиданно, застает врасплох. Старость - когда сын обрастает бородой и обращается с тобой снисходительно. Старость - когда хоронишь своих сверстников, когда друзья умирают, а новых уже не приобретаешь.

Он просит:
Ты прожила большую и мужественную жизнь. Сохранила сердце, пусть израненное, но полное любви к людям У тебя нет успокоенности, стремления к буржуазности. И мне хотелось бы в конце своей недолгой уже жизни прочитать что-нибудь твое, хватающее за душу так же сильно, как твои письма.
Это из письма, написанного 13 ноября 1958 года.

Летом собираемся с Виталием в Вятку. Виталий очень хорошо к тебе относится и я рад, что он тебя повидал.
Из письма 4 февр. 1963 г.

А вот одно из последних новогодних поздравлений. Сколько в нем точки и какого-то страшного предчувствия! А стихи-то какие выбрал!
"За мною радость, впереди - печаль" "Зову я смерть"...
Посылаю тебе это письмо.
Да, это предчувствие конца. Но оно не характерно для него. В глубине души он был великим оптимистом, верил в людей и любил их. Первый раз мы встретились в 1920-м, последний - в 1929-м. После этого прошли десятилетия, но мне кажется, что мы не расставались. И все время в моей памяти он оставался великим жизнелюбом, сверх-скромным, кристально-чистым, словом - символом комсомольской юности, когда мы вместе работали в вятском губкоме РКСМ и жили в одной коммуне.
Вот так, дорогой Виталий. Посылаю тебе еще одну фотокарточку прежних лет (их у меня почему-то оказалось две).
Утешать тебя не буду. Рассуждать на тему: "когда-нибудь все там..." и т.д. - тоже не стану. Терять тяжело. Но жить ведь надо.
У тебя сил больше. У меня - гораздо меньше.
Но я ведь еще могу, чорт возьми, жить с толком, с пользой, интересно, чтоб людям от меня было теплее. И помогать мне в этом будет твой отец. Он останется со мной до конца.
Целую тебя и всех твоих. Сейчас возможности для путешествий у меня стало больше, т.к.я перешла на работу в редакции на общественных началах. Все лето будет свободным, так что... Словом, не теряй надежды на встречу.
Варя

<< Вера Смирнова: ФЕРГАНА - МИЛАЯ СТРАНА МОЕГО ДЕТСТВА1960, 1964 гг, Вере Васильевне Смирновой.>>

Добавить отзыв

Ваше имя:
Ваш email:
Ваш отзыв:
Введите число, изображенное на картинке:

Все отзывы

Последние отзывы:
Фотогалерея

(c) 2008-2012. Контактная информация