ЮРИЙ ПЛУЦЕР-САРНО. Воспоминания об Анастасии Ивановне Цветаевой

Юрий Плуцер-Сарно. Анастасия Ивановна. // "Знамя", 1998, №4.


Осенью 1981 года я нашел в своем почтовом ящике письмо, из которого узнал, что меня разыскивает Анастасия Ивановна Цветаева и просит позвонить по определенному телефону. Письмо это меня чрезвычайно удивило. Я подозревал, что Анастасия Ивановна - сестра знаменитой поэтессы. Но при чем тут я?

В разговоре по телефону Анастасия Ивановна представилась писательницей, родной сестрой Марины Ивановны, и сказала, что хочет со мной познакомиться. Она сразу сообщила, что ей 87 лет.

- Возможно, вы не захотите общаться с такой старой женщиной, - заметила она.

Я пришел в назначенное время, весьма заинтригованный.

А. И. оказалась маленькой, худенькой, немного сгорбленной старушкой, очень подвижной и живой. Лицо бледное, желтоватое, изборожденное морщинами, волосы седые, редкие, глаза подслеповатые, но очень внимательные. Двигалась она легко и бравировала этим. Запросто могла наклониться, стать на колени или даже на четвереньки, заползти под рояль, заглянуть под шкаф, а потом встать и выпрямиться без всякого затруднения.

В первый мой визит вместе с А. И. меня встречала у нее Надежда Ивановна Катаева-Лыткина, большая поклонница семьи Цветаевых.

Позднее А. И. спросила меня:

- А знаете ли вы, зачем я тогда пригласила Надежду Ивановну?

И тут же пояснила:

- Надо было хорошенько вас рассмотреть. Всякие люди бывают... Одна я могла ошибиться, а вдвоем мы надеялись вас сразу раскусить.

Квартира была однокомнатная, три угла в комнате отгорожены шкафами. Темно-коричневый старинный концертный рояль был загружен бумагами, книгами, всякими мелочами. В кухне сновали полчища тараканов. А. И. посматривала на них с улыбочкой. Ни телевизора, ни радио.

Мы посидели втроем за чаем, поговорили.

Я узнал нечто совершенно для меня новое. Оказывается, А. И. была хорошо знакома с моим отцом.

Приведу самые краткие сведения. Мой отец, Никодим Акимович Плуцер-Сарно, родился в 1883 году в русской Польше, учился в Германии, стажировался и защищал диссертацию в Швейцарии, а потом (приблизительно в 1910 году) приехал в Москву в качестве агента одной берлинской фирмы. Здесь он познакомился с сестрами Цветаевыми, в дальнейшем у него возник непродолжительный роман с Мариной Ивановной. Был репрессирован в 1937-м, умер в 1945-м.

После знакомства с А. И. я внимательно изучил ее опубликованные воспоминания - искал там хоть какой-нибудь намек на своего отца, но не нашел. Что за причина? Возможно, она считала его слишком незначительной фигурой или он проявил себя с плохой стороны. Как-то она заметила, что в тяжелые для Марины Ивановны годы нэпа он не вспомнил о ней, не предложил помощь. А. И. рассказала, что однажды Марина Ивановна, проживая в Борисоглебском, в окно увидела Никодима, который проехал мимо в дорогой пролетке с каким-то приятелем. Оба были нарядно одеты и громко смеялись. А Марина Ивановна голодала...

Что же побудило А. И. спустя шестьдесят лет разыскивать сына этого Никодима? Как мне рассказали, в одной из книжек стихов Марины Ивановны была обнаружена надпись о Никодиме, сделанная ею якобы незадолго до смерти. Там сообщалось, что ему посвящены некоторые хорошо известные ее стихотворения (все они были перечислены). Эти новые данные возбудили некоторых "цветаеведов", и они с согласия А. И. извлекли меня на свет для получения сведений о моем отце. Попутно я попал в "приближенные" к А. И.

Работал я неподалеку от ее дома, был холост и в бытовом отношении достаточно свободен. Обычно она звонила мне на работу и давала поручения или просто звала в гости. Нередко она приглашала меня с целью общения с кем-то, кто приходил или приезжал к ней. Ей нравилось знакомить между собой людей, которые были ей интересны или приятны, и наблюдать, как развивается знакомство.

Регулярно я сопровождал А. И. в гости к ее друзьям или в другие места, куда она направлялась. Пожалуй, это была моя основная функция. Конечно, помощников у А. И. было немало, но я на какое-то время стал "любимчиком", и с меня был особый спрос.

Очень скоро я убедился, что попал в "хорошие руки". Был случай, когда я попросил А. И. перенести исполнение какого-то ее поручения на завтра. Последовал жесткий ответ:

- Запомните, Юра, что в моем возрасте завтра нет, а есть только сегодня.

Я подчинился и с тех пор подчинялся беспрекословно.

Однажды я (скорее в шутку, чем всерьез) сказал А. И., что прошлое возвращается и что я как бы "отрабатываю" грехи моего отца. Ей эта мысль понравилась - она была не прочь иметь при себе "послушника".

У А. И. был определенный круг знакомых, которых она регулярно посещала. Среди них особое место занимала Раиса Самойловна Ширвиндт (мать известного актера). Любопытно, что я был знаком с Раисой Самойловной с детства, так как мы в то время жили по соседству в одном доме (в Скатертном переулке), и наши семьи поддерживали приятельские отношения. По характеру это была исключительно энергичная, властная и жизнелюбивая женщина.

Когда А. И. в первый раз повезла меня к Ширвиндт, она не назвала ее фамилии и имени, а просто сказала, что мы едем к ее слепой подруге. Когда мы вошли, я не поверил своим глазам, увидев сидящую в кресле Раису Самойловну, с которой не встречался около тридцати лет. Она была не только полностью слепа, но также малоподвижна из-за сломанной шейки бедра.

- Кого ты привела? - спросила Раиса Самойловна у А. И.

- Это я, Юра Сарно, вы меня помните? - вмешался я в разговор.

- Конечно, прекрасно помню. Откуда ты взялся? Откуда ты знаешь Асю?

- Разве вы знакомы с Раей? - в свою очередь крайне удивилась А. И.

- Как ты меня находишь? Я очень старая? Меня можно еще узнать? - стала спрашивать Раиса Самойловна.

- Вполне можно. Я же сразу узнал. У вас чистое и благообразное лицо.

- Как это приятно слышать. Раз так, то поцелуй меня.

Я нежно и старательно поцеловал ее. Она оживилась, стала расспрашивать о моей жизни, потом попросила, чтобы я рассказал какой- нибудь свежий анекдот (она всегда любила анекдоты). Мне трудно было представить, что человек в ее положении может интересоваться такими вещами. Ничего путного я вспомнить не смог.

Она сказала:

- Жаль. Я бы рассказала сама, но Ася не любит.

Она непрерывно вязала крючком. Во время разговора иногда переставала вязать, но продолжала имитировать вязальные движения.

- Ася хочет, чтобы я уверовала в Бога и в загробную жизнь, но я сопротивляюсь. А ты веришь?

- Не очень, - признался я, с опаской оглядываясь на А. И.

- И правильно. Все враки. Не надо утешать себя глупыми надеждами.

Я смотрел на этих таких разных женщин и думал, что они сходны в главном - в способности сохранять присутствие духа и интерес к жизни в самых тяжелых обстоятельствах.

Во время одного из посещений Ширвиндт произошел трагикомический случай. Сидели на кухне, ужинали. Анастасия Ивановна ела, как всегда, с аппетитом и много говорила. Вдруг она издала сдавленный звук, у нее появилась страшная икота, лицо посинело, и она стала падать. Я успел подхватить ее. Было ясно: она подавилась. Что делать? Есть известный способ (в который я не очень верил) - бить по спине. Выбора, однако, не было. Не совсем уверенно и довольно слабо я шлепнул А. И. между лопаток. Мой шлепок не подействовал. "Все, конец", - промелькнуло у меня в голове.

- Что случилось? - спросила Раиса Самойловна.

- А. И. подавилась.

- Хлопни ее по спине.

- Хлопнул, не помогает.

- Бей сильнее!

- Боюсь.

- Бей, я отвечаю.

Я размахнулся и нанес полноценный удар. Результат превзошел все ожидания. А. И. часто задышала, синева спала с ее лица. Она приоткрыла глаза и огляделась. Закашлялась, прочистила горло. Нащупала ложку.

- Что со мной было? Я, кажется, подавилась?

- Да, Ася, будь осторожнее.

- Ничего, все уже прошло.

Она вновь энергично принялась за еду.

- Юрочка, напомните, на чем я остановилась.

Я напомнил.

- Ах, да, - и А. И. как ни в чем не бывало продолжила разговор.

Я заметил, что и другие подруги А. И., которых она регулярно посещала и опекала, как правило, принадлежали к тому же сильному типу женщин весьма преклонного возраста.

А. И. гордилась своим возрастом. Говорила с удовольствием: "Мне девятый десяток". А когда ей перевалило за 90, стала говорить: "десятый десяток", что звучало очень внушительно.

У А. И. была старческая катаракта и из-за нее очень сильная близорукость. Наверное, даже в очках она видела нечетко. Кроме того, один глаз у нее был поврежден кровоизлиянием. Она рассказывала, что это произошло во время ссылки в Сибирь, когда строили избу и она попыталась поднять тяжелое бревно. Все эти недостатки зрения не мешали А. И. замечать то, что ускользало от внимания многих людей с нормальным зрением. Причем она, как правило, не разглядывала что- нибудь или кого-нибудь в упор, а скорее искоса и вроде бы мельком.

Слышала она тоже плохо, и меня удивляло, почему она не приобретет слуховой аппарат. В это время умерла Мариэтта Шагинян, которая тоже имела плохой слух и носила слуховой аппарат. После смерти Шагинян ее дочь навестила А. И. и преподнесла ей последнюю книгу своей матери. А. И. приняла подарок с постной физиономией (она считала Шагинян "красной") и в ответ преподнесла что-то свое. Я присутствовал при этой церемонии, воспользовался случаем и попросил дочь Шагинян подарить А. И. слуховой аппарат, оставшийся от ее матери. Та любезно согласилась и дала телефон. А. И. вполне одобрила мою инициативу.

Меня приняла внучка Шагинян, молодая и стройная блондинка, вывалила целую груду слуховых аппаратов и запчастей к ним. Я выбрал три или четыре, принес домой, наладил, зарядил и отдал самый лучший А. И. Она благодарила с поклонами.

В следующий свой визит к А. И. я заметил, что она по-прежнему без слухового аппарата, и поинтересовался, почему она его не надела: может быть, плохо работает? А. И. ответила:

- Нет, он хороший, но мой лучше.

- Какой такой ваш?

Она достала из шкатулки новенький слуховой аппарат и показала мне с ехидной улыбкой. Значит, она нарочно заставила меня без толку хлопотать. Ей было приятно видеть, как я стараюсь ей угодить.

К своей внешности А. И. относилась достаточно безразлично. Она носила поношенные пальто и шубы с чужого плеча, которые ей дарили поклонницы. Принимая подношения, она не считала это для себя унизительным. Вид у нее иногда был как у нищенки. Деньги, которые ей платили за публикации, она, по ее словам, целиком отдавала родственникам.

После возвращения из ссылки А. И., как я понял, следовала трем правилам: вегетарианство, бедность и целомудрие. Из них третье, которое она считала самым важным, являлось религиозным обетом.

Это не мешало ей, однако, с удовольствием заниматься воспоминаниями на любовные темы. Многие из таких воспоминаний были собраны в ее романе "Амор", который она упорно заставляла меня читать (в машинописном виде). Написан он был очень тяжелым языком, чтение давалось мне с трудом, от оценок я уклонялся, за что подвергался "гонениям".

Мне казалось, что добровольный отказ от сношений с противоположным полом в 60-летнем возрасте выглядит несколько запоздалым, но А. И. думала иначе. Она рассказывала мне, что в заключении у нее был горячий поклонник, которого она затем не видела лет пятнадцать. После освобождения он появился у нее в Москве.

- Он очень боялся, что я за это время стала старухой, но, увидев, просиял: я мало изменилась. Он тут же предложил мне руку и сердце, но я отказалась. К этому моменту я уже приняла обет.

В сентябре 1982 года А. И. собралась по обычаю в Крым (в Планерское-Коктебель) и пригласила меня сопровождать ее. Для меня это была большая честь и признание моих заслуг. Ехать она должна была со своей близкой подругой, поэтессой-переводчицей, которая была на несколько лет моложе А. И., страдала глаукомой и почти ничего не видела.

Мне казалось удивительным, что эти женщины в столь преклонном возрасте пускаются в дальнее путешествие без крайней на то необходимости. У А. И. это была многолетняя привычка, она со свойственным ей упорством не хотела от нее отказываться из-за возраста или состояния здоровья.

По прибытии А. И. со своей приятельницей разместились в Доме творчества писателей, в коттедже, на втором этаже. Я снял себе койку в поселке.

В Коктебеле находились в это время некоторые колоритные личности. Так, модный богатый художник из Киева, представительный мужчина средних лет, появлялся всегда в сопровождении красивой пожилой дамы (лет 70-80), старомодно и изыскано одетой, с аристократическими манерами. Я поинтересовался у А. И. - не мать ли она его или, может быть, тетя или даже бабушка.

- Нет, она его руководительница, - отвечала А. И. многозначительно.

Тут же был некий поэт, странный мрачный молодой человек, который ходил с палкой, хотя не был хром и на вид вполне здоров. Он часто посещал А. И. и был с ней предельно почтительным. Она считала его исключительно талантливым и питала к нему определенную слабость. По ее словам, он нигде не работал и материально очень нуждался. Однажды, когда я и он находились у А. И., выяснилось, что с минуты на минуту должен прийти художник со своей наставницей.

- Я не хочу, чтобы он меня здесь увидел, - заявил поэт загадочно и удалился на лоджию.

Из солидарности я последовал за ним. Там он объяснил причину: "Этот тип должен мне 30 рублей и целый месяц не отдает. Мне противно с ним встречаться".

Стемнело. Мы сидели на лоджии и ждали, когда художник уйдет.

Вдруг поэт написал записку и попросил меня передать ее художнику.

- Я категорически потребовал деньги и назначил ему назавтра встречу, - пояснил он.

Я вошел в комнату, извинился, передал записку художнику, а тот, не читая, - своей даме. Она прочла, кивнула: "Завтра отдадим непременно".

А я-то думал, что поэт занимается мистификациями!

На лоджии я застал поэта в крайне нервном возбуждении.

- Мне немедленно надо уйти, - заявил он.

Я предложил ему проследовать через комнату. Он опять категорически отказался. Тогда я показал ему на дерево, росшее близко около коттеджа, и посоветовал спуститься по этому дереву. Эта идея ему понравилась, он бросил вниз свою палку, совершил ловкий прыжок, ухватился за толстую ветку, перебрался на ствол, спустился и исчез в темноте.

Вскоре гости откланялись и ушли.

А. И. спросила у меня об исчезнувшем поэте. Я рассказал все, как было. Она в сильном раздражении забегала по комнате.

- Я ему этого никогда не прощу!

Объяснение оказалось для меня совершенно неожиданным:

- Люди увидели, как ночью с моего балкона по дереву слезает мужчина... Вы представляете, что они подумали?!

На следующий день поэт явился к А. И., но в приеме ему было отказано. Из-за двери А. И. заявила, что он опозорил ее, и запретила ему приходить. Но поэт не ушел, а продолжал умолять впустить его для объяснений. В конце концов она уступила. Он влетел в комнату, бухнулся перед ней на колени, поймал ее руку и стал целовать. А. И. немедленно оттаяла, и никаких объяснений не потребовалось.

В отношении классиков А. И. не придерживалась хрестоматийных представлений; особенно это относилось к тем из них, кого она знала лично. Известны ее высказывания про молодого О.Мандельштама ("принц в изгнании", "птенец, выпавший из гнезда"), но она, как ни странно, очень сурово отзывалась о последнем периоде его жизни - в лагере. Она считала, что он проявил малодушие, и это было причиной его быстрой гибели. Здесь, в Коктебеле, к ней "прицепился" какой-то одержимый поклонник Мандельштама - молодой, худой, чернобородый, очень настойчивый. Он хотел выяснить у А. И. какие-то подробности, касающиеся поэта, пришел с блокнотом, во время беседы что-то тщательно записывал. Но вот А. И. высказалась насчет малодушия его кумира, и начался ожесточенный спор - настолько ожесточенный, что я вынужден был удалиться. Однако заставить А. И. изменить свое мнение, если оно устоялось, было невозможно - напрасно старался бородатый. В конце концов он выскочил потный, всклокоченный и с возгласом: "Это черт знает что!" - убежал, размахивая руками.

Как человек, переживший голодные годы, А. И. пищу не выбрасывала. Поскольку она и ее компаньонка не справлялись с теми порциями, которые получали в столовой, все остатки нужно было нести в номер. Этим занимался я.

Однажды я провожал А. И. из столовой, в каждой руке держал по тарелке с едой, а она шла сбоку, волоча палку, слегка раскачивая головой из стороны в сторону, и что-то непрерывно говорила. Уже стемнело, освещение было слабое. Вдруг она споткнулась о какую-то ступеньку и упала ничком. Я не смог ее поддержать, поскольку руки были заняты. Я стоял над ней с глупым видом и продолжал держать тарелки, а она неподвижно лежала на животе. Спустя пару минут она спросила:

- Юра, вы здесь?

- Здесь, А. И.

- Что вы делаете?

- Держу ваши тарелки.

- Поставьте их на землю и посадите меня.

Я сделала, как она сказала. Некоторое время она сидела в задумчивости - наверное, мысленно обследовала свое тело. Потом стремительно вскочила, подхватила палку и пустилась почти бегом. Я, оставив тарелки, бросился за ней, пытался поймать за руку. Она вырывала руку и на бегу приговаривала:

- Так тебе и надо, старая дура. Болтаешь без умолку вместо того, чтобы смотреть под ноги. Хочешь сломать шейку бедра? Сломаешь и получишь свое. Дура, дура, дура...

Здесь, в Коктебеле, А. И. жила во время гражданской войны. На удивление, сохранился барак, где она занимала комнату со своим младенцем сыном. Она привела меня сюда, и мы, с разрешения жильцов, вошли в эту комнату. Там стояли две кушетки, на одной из них лежал ребенок. А. И. показала на эту кушетку.

- Вот здесь как раз стояла кроватка моего маленького сынишки.

Хозяева даже не поняли, что речь шла о событиях 60-летней давности!

В каждый свой приезд в Коктебель А. И. посещала местное кладбище, где был похоронен этот ее сын, умерший от дизентерии, а также другие люди, которых А. И. хорошо помнила.

Она посещала мертвых с таким же постоянством, как и живых.

Когда она собралась на кладбище, я должен был ее сопровождать. Мне было дано задание - достать 30 пустых бутылок. Я отправился на поиски, но пунктов приема посуды не было. Пришлось совершить экстравагантный поступок. Я купил в гастрономе 30 бутылок пепси-колы, расположился сзади магазина и стал опорожнять бутылки прямо на землю. Невиданное зрелище привлекло целую толпу детей. Все, что я не успел вылить, они выпили с превеликим удовольствием.

А. И. отнеслась к моему "подвигу" вполне равнодушно и дала новое поручение - найти 120 приличных цветков. Я лазал по задворкам, палисадникам, собирал, воровал.

Наконец все было готово, и мы отправились на кладбище. Идти надо было пару километров по жаре. Для А. И. эта прогулка не составляла труда. Она шла быстрым шагом, волоча палку, качая головой и непрерывно что-то бормоча. Я плохо понимал, что она говорит. Ясно было только - она что-то вспоминала. Вообще, на ходу она часто погружалась в воспоминания, не очень заботясь о том, слушает ее кто- нибудь или нет. Воспоминания как будто вытекали из нее тонкой струйкой.

На кладбище она указала мне родник. Я наполнил бутылки водой, она в каждую вставила по четыре цветка, и я по ее указаниям вкапывал эти бутылки в могилы.

Произошел один забавный случай, непосредственно не связанный с А. И., но которым как бы завершилась история со слуховыми аппаратами.

Однажды небольшая компания, в которой был и я, гуляла по поселку. Мы проходили мимо какой-то очень длинной каменной стены. Я спросил, какой богач тут живет, мне назвали фамилию известного скульптора.

Подобрав с земли упавший с дерева зеленый колючий фрукт (или орех) размером с большой апельсин, я запустил его через стену. Сразу вслед за этим раздался громкий звук вроде гонга - вероятно, фрукт попал в пустой таз. Все испугались и перебежали на другую сторону улицы. Я тоже испугался, но не перебежал, а продолжал идти вдоль стены и приблизился к калитке. Вдруг оттуда выскочила рассерженная женщина и стала озираться, вероятно, в поисках хулигана. Естественно, она нашла меня, и я с удивлением узнал в ней дочь Мариэтты Шагинян. (Как мне сообщили позднее, она была женой упомянутого скульптора.) Я вежливо поклонился. Поскольку прямых улик не было, она не знала, как со мной поступить.

Тогда она воскликнула с раздражением:

- А ведь вы не отдали А. И. наши слуховые аппараты!

Обвинение было убийственным, но я не стал оправдываться и поспешил уйти.

Еще одна история была связана с семьей Стамовых. В прежние времена в Коктебеле проживало много болгар. Они владели виноградниками, расположенными на склонах Карадага. Советская власть отняла у них виноградники, а самих выселила.

Однако одна семья осталась. Ее не тронули, потому что член этой семьи был известным коммунистом-революционером. В Коктебеле была улица, названная его именем.

Случайно я встретил одного своего московского приятеля, который снимал у Стамовых комнату. Он с восторгом рассказал мне об этой семье, привел и познакомил с ними. Среди них была женщина лет тридцати, скульптор из Ленинграда, если я не ошибаюсь, внучка революционера. Мне она понравилась, и я стал оказывать ей некоторые знаки внимания, впрочем, довольно нерешительные. Она была энергичная, спортивная, с длинными черными распущенными волосами. Я стал часто бывать у Стамовых в ущерб А. И. Выяснилось, что эта женщина сделала проект памятника на могилу А. Грина в Старом Крыму и ее работа победила на конкурсе. Мне подарили фотографию макета этого памятника - скульптуры Бегущей по волнам.

Однажды А. И., взглянув на меня весьма подозрительно, спросила, где я пропадаю. Я откровенно рассказал о своем новом знакомстве, упомянул и про памятник. А. И. опять поразила меня своей реакцией. Она упала на кровать и стала кататься, издавая громкие проклятия:

- Чтоб она сквозь землю провалилась! Чтоб ее черти в преисподнюю утащили!

Выяснилось затем, что моя новая знакомая (А. И. назвала ее "татаркой") хочет "испортить" могилу Грина. По словам А. И., могилу обустроила жена Грина и сделала это замечательно, а теперь все разрушат. Я показал ей фото, она едва взглянула и отбросила его с отвращением.

Другой причиной возмущения была, кажется, ревность. Мне строго-настрого было запрещено ходить к Стамовым.

Этот эпизод А. И. мне не простила - не потому, что я ухаживал за женщиной, а потому, что я делал это без ее ведома.

Уже в Москве постоянно и по любому поводу попрекала меня "татаркой".

Но самое плохое в моих отношениях с А. И. было связано со стихотворением, посвященным ей, которое я написал в Коктебеле. Слух о существовании этого текста дошел до А. И. уже в Москве, и, поскольку я ей его не показал, она решила, что там содержится что-то плохое в ее адрес. Тогда я показал ей стихотворение без концовки, за которую опасался. Она прочла, лицо ее просветлело.

- Ничего плохого вы про меня не написали, я напрасно вас подозревала, - и она тут же потеряла к этому произведению всякий интерес.

Спустя какое-то время она снова помрачнела и заметила:

- Вы меня обманули. Вы показали мне не все стихотворение. Там есть какой-то "гном". Если вы просто сравнили меня с гномом, то это не обидно и даже удачно. Я люблю волшебное. Но раз вы скрываете, значит, все-таки выставили меня там в неприглядном виде.

Наши отношения все время ухудшались. Если говорить честно, я устал. Мне хотелось бывать у А. И. реже, как то делали другие поклонники и помощники, к которым за это не предъявлялось никаких претензий. Я попытался поступать таким же образом, но встретил жесткий отпор. Мне надо было либо полностью подчиниться, либо не появляться совсем. Я избрал последнее. Отрабатывать грехи предков оказалось мне не по силам...

Она прожила после этого еще 9 лет. Я следил за ее публикациями, получал от нее журналы, где она печаталась, с дарственными надписями, которые чертились все более и более дрожащей рукой.

Однажды, случайно включив телевизор, я увидел ее похороны. Что-то оборвалось в душе: ведь так хотелось попросить прощения за мое пусть объяснимое, но все-таки позорное бегство...

Гроб был богатый, подарок какой-то коммерческой фирмы. Я подумал, что самый простой и скромный гробик был бы ей больше "к лицу". Ведь она хотела быть бедной. Но человечество с некоторым опозданием почувствовало необходимость хотя бы так отметить ее личные заслуги и принадлежность к знаменитой семье.

В заключение хочу привести упомянутое стихотворение, чтобы завершить образ А. И., запечатленный в моей памяти. Полагаю, ничего предосудительного оно на самом деле не содержит.

В вечерний час, когда алея
Уходит день за Карадаг,
По тихим призрачным аллеям
Скользит фигурка. Легкий шаг

Упрям и годам неподвластен.
Идущий следом, поспеши!
Увидишь строгий профиль Асин
В хитросплетениях морщин.

Того, что вынесла, не взвесить,
Не сосчитать ее утрат.
Со страшным веком врозь и вместе.
Двадцатый век - ей младший брат.

Прохожий чутко сторонится,
Святой старинностью задет.
В ее душе, как клад, хранится
Коллекция людских судеб...

Здесь экспозиция улыбок,
Походок, лиц, движений рук,
Неостановленных ошибок,
Смертей, объятий и разлук -

При ярком беспощадном свете
В ранжире дат, имен и мест.
Здесь важно все - собаки, дети...
Здесь точно все - и взгляд, и жест.

И, существуя между нами
Среди сует, в плену забот,
Живую вязь воспоминаний
Она затейливо плетет.

Сама - времен минувших слепок.
Как гном. Капризной змейкой рот.
Нос клювом. Щурясь полуслепо
И палку волоча, идет-

Бредет, людей не привечая,
Не поднимая головы,
Поклоны кошкам расточая
И величая их на "Вы"...

И чудится: совиной тенью,
Судьбы навязчивой верней,
Ее сестры мятежный гений
Повсюду следует за ней.

Добавить отзыв

Ваше имя:
Ваш email:
Ваш отзыв:

Введите число, изображенное на картинке:

• Добрый день, Татьяна Глебовна ! Уви...
• 
  Здравствуйте, уважаемая Татьяна Глеб...
• 
  правильная ссылка на архив с формуля...
• 
  Кто из Веналейнов играл в шахматы? В...
• 
  Это сын Любови Гирбасовой. Внук Тать...
• 
  Добрый вечер! А Казахстанские Гирба...
• 
  Мой прапрадед Лев Людвигович Делакур...
• 
  Здравствуйте! А почему второе семейс...
• 
  Здравствуйте!...
• 
  Спасибо. Узнала много нового. Занима...
• 
  Уважаемая Татьяна Глебовна, скажите ...
• 
  СПАСИБО Огромное Эльтекова Анна Гео...
• 
  Не единственное. Возможно где-то ест...
• 
  Получается, это единственное фото Ан...
• 
  Внимательный читатель сообщил мне, ч...