Главная
Новости
Ссылки
Гостевая книга
Контакты
Семейная мозаика

"МИША ГАСПАРОВ И ВОВА СМИРНОВ. "Мы с ним любили английские стихи и греческие мифы"...

Мая Халтурина. ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ.

Михаил Леонович Гаспаров, выдающийся ученый и переводчик, стиховед, исследователь античной литературы и писатель, был одноклассником Володи Смирнова. В юные годы часто бывал у него дома, на Лаврушинском, и в на даче – в Переделкино. И после смерти Вовы Михаил Леонович продолжал общаться с его родителями, Верой Васильевной Смирновой и Иваном Игнатьевичем Халтуриным, с его старшим братом Виталием, нашим папой (на фото - слева).

У Володи, помимо всех его прочих талантов (он писал стихи, прекрасно играл в шахматы, подавал блестящие надежды как физик...), было по-видимому и особый дар дружбы, о котором пишет его однокурсник Геннадий Шефтер. Неслучайно, друзья продолжали помнить Вову спустя десятилетия после его гибели.

Упоминания об этой детской дружбе, трагически оборвавшейся в 1955 году, часто выплывают в письмах Гаспарова, в его «Записях и выписках». Он не оставил мемуаров о своем школьном товарище, но может быть, именно потому что дружба была слишком близкой, а потеря – слишком болезненной. Возможно, их сближала именно некая душевная утонченность, ранимость (Лидия Чуковская записала слова Пастернака о Вове, сказанные задол­го до его гибели: «Это человеческий детеныш среди бегемотов, и потому за него всегда страшно»).

А еще этих двух подростков сближали весьма взрослые интеллектуальные интересы: поэзия, Древняя история, английский язык... Общение с Вовой, возможно, оставило такой глубкий след, еще потому что у его родителей была огромная библиотека, а Гаспаров с детства испытывал необыкновенную жажду чтения («Я рос в доме, где не было даже “Анны Карениной”. Тютчева, Блока, Фета я читал по книгам, взятым у знакомых», - пишет он в главе «Врата учености»).

Одноклассник Гаспарова Б.Н.Головкин, вспоминал, что еще в ранние школьные годы Михаил Леонович увлекался стиховедческими разборами, составлением карт Древнего мира и русской поэзией начала века: «У одного из наших одноклассников, Смирнова <…>, отец - Иван Игнатьевич Халтурин, имел изумительную библиотеку поэтов Серебряного века. Тогда это нигде нельзя было достать, нигде нельзя было прочесть, а приходя к ним в гости мы садились и читали. Может быть, Гаспарову разрешалось и домой брать. Во всяком случае, интерес этот всячески подогревался и развивался дальше, определяя тематику его работ в этом направлении» (Б.Н.Головкин. О школьных годах М.Л.Гаспарова // Вечер памяти Махаила Леоновча Гаспарова. 8 декабря 2005 года. Сборник материалов. Москва, Дом-музей Марины Цветаевой. 2007. – С.69).

Кроме того, у Веры Васильевны и Ивана Игнатьевича была большая коллекция книг античных авторов – ими Гаспаров тоже начал зачитываться еще в детстве. Кстати, именно в этой точке пересеклись творческие интересы Веры Васильевны и Михаила Леоновича. Она пересказала для детей древнегреческие мифы, напечатав в 1955 году книжку «Герои Эллады» (ее с успехом переиздают и по сей день). А он в 1995 году выпустил свою знаменитую «Занимательную Грецию», пересказав для детей и взрослых весь греческий мир...

Мы решили собрать на этой странице все упоминания о Володе и его семье, которые встречаются в книгах Гаспарова.


***

«Ваш М.Г.Из писем Михаила Леоновича Гаспарова». Москва, «Новое издательство», 2008.


Михаил Леонович Гаспаров – Ирине Юрьевна Подгаецкой. 12 – 18 октября 1992 г. Стенфорд:

Я начал это письмо 12 октября, в «Колумбов день» 500-летия открытия Америки – я думал, здесь это будет праздник с фейерверком, а здесь это отмечалось покаяниями и поминаниями жертв испанского завоевания. По-моему, это хорошо. Я эту дату знал, потому что это день рождения моего товарища – того, в лето смерти которого мы с вами случайно встретились в Риге, и я от отупения не понимал, с кем я говорю.


Михаил Леонович Гаспаров – Ирине Юрьевна Подгаецкой. 6 – 10 октября 1994 г. Принстон:

Читая примечания к Мандельштаму и разные мемуары, мне стало казаться, что есть такое понятие – «профессиональная красавица», вроде Соломинки-Адрониковой или Глебовой-Судейкиной. Собственно, это не более странно, чем «профессиональный молодой поэт», вроде 60-летнего Вознесенского. Но тут я вспомнил случай, о котором, может быть, Вам рассказывал. Мне было лет 15, я был у Веры Вас. Смирновой, к ней по какому-то делу пришла С.И. Ивич-Бернштейн, которая тогда была за Маркишем, а потом за К.Богатыревым*, я скучал, изучая книжные корешки, а когда она ушла, В.В. сказала, ни к кому не обращаясь: «не люблю таких стопроцентных женщин». И вот тут я при всем моем эмоциональном невежестве ослепительно понял, что я тоже не люблю таких стопроцентных женщин, и остался при этом понимании всю жизнь».
________
* М.Л. объединяет в одном лице С.И.Богатыреву (урожденную Бернштейн) и первую жену С.П.Маркиша – переводчицу И.М.Бернштейн.


Михаил Леонович Гаспаров – Ирине Юрьевна Подгаецкой. Октября 2001 г. Анн Арбор:

Мне с детской глупостью хочется, чтобы мы успели написать две-три порции «сверок понимания» стихов из «Сестры моей – жизни», и тогда я постараюсь их издать под нашими именами в желтой серии брошюр ИВГИ – РГГУ – просто для того, чтобы мое имя где-то стояло рядом с Вашим. Когда мне было 35 лет, «середина странствия земного», мне по разным причинам было очень нехорошо, и я сказал себе: вот я издам три книги – Маршака в «Б-ке поэта», чтобы значиться на нем рядом с В.В.Смирновой, матерью моего утонувшего товарища; Диогена Лаэртского, чтобы он вышел под редакцией Т.В.Васильевой, которую я издали любил и которая теперь тяжело умирает; и Историю русского стиха, это уже для себя, – а больше ничего в жизни не буду планировать, дальше пусть будет довесок, сочинение графа Амори. Наполовину так оно и вышло.


***

М.Л.Гаспаров. Маршак и время. // Гаспаров М.Л. О русской поэзии. С-Петербург, издательство «Азбука», 2001.

В 1973 году в "большой" "Библиотеке поэта" вышел том: Маршак С.Я. Стихотворения и поэмы. Статью к нему писала покойная В.В. Смирнова, а текст и примечания готовил я, пользуясь огромным архивом, хранившимся у сына поэта, И.С. Маршака. По ходу работы В.В. Смирнова попросила меня написать, какое представление составилось у меня о творчестве Маршака в целом. Я написал для нее эту статью. За последующие двадцать лет я несколько раз предлагал ее в печать; ее хвалили, но почему-то не печатали. Только журнал "Даугава" в 1987 г. решился напечатать ее в половинном сокращении, а потом "Литературная учеба" в 1994 г. - полностью. Сейчас Маршака скорее не любят, чем любят, - он слишком сросся с памятью о советской власти и советской литературе. Мне хотелось взглянуть на него объективнее. Пусть эта статья будет посвящена дорогой для меня памяти Веры Васильевны Смирновой.


***

М.Л.Гаспаров. «Записи и выписки». Москва: «Новое литературное обозрение», 2012.


ЦЕННОСТЬ
Психолог сказал: «У Житкова в “Что я видел” самое замечательное и труднодостижимое для взрослого – безоценочность».

Борис Житков был очень интересный советский писатель; сейчас его помнят только как автора детских книжек, а он был гораздо больше. Родился в 1886 г. - умер в 1938-м (своей смертью!), был революционером, моряком, штурманом плавал вокруг света, инженером строил в Англии корабли для русского флота, работал биологом в сибирской экспедиции, получал премии, как профессиональный фотограф и т. д. Маленький, сжатый, как пружина, свирепый, и все умел. Мать моего школьного товарища, литературный критик, рассказывала: «Он пришел к нам, едва знакомый, когда я пеленала сына на столе, сразу сказал: не так! и стал пеленать сам; и ведь правда запеленал лучше». Когда в 1921 г. он вернулся в Петроград безработным и нищим, его бывший гимназический товарищ Чуковский предложил ему попробовать написать рассказ для детей. Житков, чтобы нечаянно не впасть в шаблонный стиль, написал рассказ (о моряках) по-французски, перевел на русский и принес Чуковскому; и на следующий день все говорили, какой замечательный появился писатель. У него есть рассказ (для взрослых) «Слово», три странички: мне он кажется одним из лучших во всей русской литературе, включая Толстого и Чехова. При жизни он не печатался - не по политическим причинам, он чисто психологический, но написан с такой силой, что ни один журнал не мог его взять - сразу выцветали все соседние. (Напечатано посмертно в журнале «Москва», 1957, №5)

ДЕТИ
И.Ю.П. сказала: «По “Живаго” видно, что Пастернак не любил детей - они были для него только отяготителями женской доли, на которой он только и был сосредоточен: “в браке дети теребят”». Я вспомнил, как В. В. Смирнова была недовольна мимолетностью фразы: «они поженились, и у них пошли дети».

«ПОВЕСИЛИСЬ Цветаева и Санникова» - запись в дневнике Шкапской военных лет. Санникова, жена поэта Гр. Санникова, с первых дней Чистополя была вне себя, кричала о всеобщей погибели и в каждом пролетавшем самолете видела немецкий. Цветаева была у нее, перед тем как уехать из Чистополя. Вера Вас. Смирнова до конца жизни не сомневалась, что это было предпоследним толчком к цветаевской петле.

ПО ОДЕЖКЕ
Рассказывала В.В. Смирнова, которая в войну работала в «Знамени». Писатели заезжали в редакцию прямо с фронта. Симонов был каждый раз в новой форме, все удивлялись его щеголеватому белому полушубку. А Платонов был в потертой шинели, как маленький солдатик, тихим голосом рассказывал ужасы и опять исчезал. Твардовский в гимнастерке, немного пьяный, садился на пол у стола, поднимал круглое лицо и, прищурясь, говорил: «А ведь вы меня не любите!».

СТРАХ И СОВЕСТЬ
Оксман как-то сказал: «Я служил большевикам не за страх, а за совесть, но не доверял им ни минуты. А другие служили за страх, но верили. Поэтому я выжил, а они нет». И. И. Халтурин говорил: «Беда Зощенко в том, что он, хоть и дворянин, и штабс-капитан, был совершенно советский человек и верил в справедливость. А Ахматова твердо знала, что писателю ничего хорошего никогда не бывает. Она должна была бы благодарить за Октябрьскую революцию: к 1917 г. все поэтессы уже научились писать не хуже ее. А теперь посмотрите на нее - знаменосица!».

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ
«Не хочу умирать, хочу не быть» (Цветаева в записях 1940 г.). А Кузмин писал, что не хотел бы делаться католиком (или старообрядцем?), но хотел бы им быть. Был юбилей Эразма Роттердамского, И. И. Халтурин сказал: «Ваш Эразм - воплощение интеллигентского отношения к действительности: пусть все будет по-новому, только чтоб ничего не менялось».

СТЫД
Есть за кого стыдиться, да не перед кем. «Умер последний, которого стеснялись», - начиналась самиздатская заметка Оксмана о Чуковском.

Летом в Переделкине Чуковский занимался английским с внуком, а заодно уж и с моим товарищем («прерывать на лето нельзя»), а заодно уж и со мной, как товарищем моего товарища («вместе интереснее»). Я боялся идти, он прислал приглашение «пожаловать к Корнею Чуковскому, литератору», против «литератора» устоять было уже невозможно.

Казалось, ему интереснее всего было дознаться, на что способен каждый из нас. «Диктовки» его были не совсем обычные: он диктовал по-русски, а записывать мы должны были по-английски. Фразы были странные, например, такие «Вежливый вор приподнял шляпу и сказал “Старинные замки лежат во прахе, господин инспектор!”». Переводы с английского мы делали соревновательно. Он дал нам книжечку с очень милой английской сказкой о страшном чудовище, которое было вовсе не страшным и поэтому очень тосковало, что все его считают страшным (трогательная сказка, я ее в молодости очень любил), и к каждому уроку мы должны были переводить порознь по несколько страничек. На уроке переводы сравнивались, и удачи и неудачи отмечались на полях крестом или минусом. За какой-то удачный оборот он поставил одному из нас сразу три креста. Его маленький правнук, присутствовавший при наших уроках, воскликнул: «У-у-у!». Корней Иванович необычайно обрадовался: «Смотрите, смотрите, он уже за кого-то болеет!». А когда переводы - гораздо чаще - были плохи, он делал выговоры деликатно и весело, чаще всего при этом упоминались «палочные изделия». Он любил рассказывать, как однажды в Сухуми заметил киоск с объявлением: «Продаются палки»; приехал на следующий год, а вывеска уже новая – «Продажа палочных изделий». Лет через десять я рад был найти этот пример в новом издании его «Мастерства перевода».

АНТИЧНОСТЬ
Выполняла ли ваша углубленность в античность роль заслона от маразма советской (и, наверное, не только советской) действительности? Из анкеты.

Дети любят заумные слова, а потом взрослые их от этого отучивают. Мне удалось сохранить эту любовь почти до старости. До сих пор помню юмористический рассказ про индейца, которого звали Угобичибугочибшгаупаукиписвискиви-вичинбул, что будто бы значило «маленькая ящерица, сидящая на сухом дереве, с хвостом, свешивающимся до земли». (Так Крученых приводил на пушкинскую заумь примеры из «Джона Теннера».) Я полюбил историю и географию, потому что в них было много заумных имен и названий. В географии - главным образом в экзотических странах. В истории - главным образом в древности и в средние века. Мне повезло прочитать школьные, а потом университетские учебники раньше, чем по ним пришлось учиться, и они звучали как музыка. Но лишь пока не начиналась история нового времени: в ней почему-то имена исчезали, а оставались сословия, классы и партии. Поэтому древность была интереснее Мне еще раз повезло: в доме у моего товарища было много книг античных авторов в русских переводах, и к концу школы я успел их прочесть и полюбить. Когда я кончал школу, то твердо знал, что хочу изучать античность: в нее можно было спрятаться от современности. Я только колебался, идти ли мне на исторический факультет или на филологический. Я пошел на филологический, рассудив: на филологическом легче научиться истории, чем на историческом - филологии. Оказалось, что я рассудил правильно.

ШКОЛА
Тяжелей всего было в пятом классе. Начинается созревание, в ребятах бродят темные гормоны, у всех чешутся кулаки подраться. Я ухожу в болезнь: у меня что-то вроде суставного ревматизма, колени и локти как будто скрипят без смазки. Врачи говорят: это от быстрого роста. Больно, но не очень; однако я притворяюсь, что не могу ходить, и восемь месяцев лежу на спине, не шевеля ногами. Изредка из школы приходят учителя, и я отвечаю им про Карла Великого, водоросль вольвокс и Лермонтовские «Три пальмы». Видимо, я хорошо выбрал время; когда кончился этот год и я пошел в седьмой класс, то меня уже не били. Возрастной перевал остался позади.

Моего школьного товарища звали Володя Смирнов; он утонул на Рижском взморье, когда нам было по двадцать лет. Он был сыном Веры Васильевны Смирновой, критика, и Ивана Игнатьевича Халтурина, детского писателя (того, который сделал книгу В. К. Арсеньева «Дерсу Узала»). Я сказал: «Нас не очень сильно били: нас было неинтересно бить», Ив. Игн. откликнулся: «Ты всю жизнь себе так построил, чтобы тебя было неинтересно бить». Наверное, правда.

<…>

Я сказал Нине Брагинской: от меня требуют воспоминаний, а они мне мучительно не даются. Она ответила: «И понятно: как ученый, вы стараетесь быть прозрачным стеклом, чтобы видно было не вас, а только ваш предмет; а мемуарист, о чем бы ни писал, всегда в конечном счете пишет о себе». Я сказал я не помню и не люблю моего детства, а в воспоминаниях возвращаюсь именно к нему. Она ответила: «И это понятно: воспоминания о детстве никто не может проверить, а в воспоминаниях о зрелом возрасте всегда приходится оглядываться, что об этом написали или напишут другие. Посмотрите мемуары НН: человек, необычная жизнь, но так скован образом русского интеллигента, что в толстой книге нечего читать». Я вспомнил, как Веру Васильевну Смирнову уговаривали написать воспоминания о Пастернаке, а она весело отговаривалась: «Сперва покажите мне воспоминания Зинаиды Николаевны». Она тоже жила в Ирпени летом 1930-го, и З.Н., стоя у плиты, радостно рассказывала ей, как Борис Леонидович только что в лесу стал перед нею на колени в хвою и объяснился в любви, и шутила, не передать ли ей Генриха Густавовича (Нейгауза, ее первого мужа) Вере Васильевне, как котенка в хорошие руки? Но у Веры Вас. была своя трудная жизнь, и было не до того. Воспоминаний Зинаиды Николаевны ей не показали, и поэтому своих она не написала.

Здесь мне нужно написать о моем товарище, который утонул. Мы с женой, ничего не зная, приехали в Дубулты, стали искать Веру Васильевну, нам сказали: «А-а, это у которой несчастье!» - не «с которой», а «у которой», и все стало ясно. Но я не могу этого сделать: об очень хороших людях писать слишком трудно. Пусть вместо этого здесь будет перевод чужих стихов. Мы с ним любили английские стихи и греческие мифы.


Джон Мильтон

ЛИКИД

В этой монодии сочинитель оплакивает ученого
друга, несчастным образом утонувшего
в плавании из Честера чрез Ирландское море
в год 1637. По сему случаю предсказывается конечное
крушение развращенного клира, бывшего тогда в силе.

Вновь, о лавры,
Вновь, о темные мирты
И ты, неопалимый плющ,
Я срываю плоды ваши, терпкие и горькие,
И негнущимися пальцами
До срока отрясаю вашу листву.
Едкая нужда,
Драгоценная мне скорбь
Не в пору гонит меня смять ваш расцвет.
Умер Ликид,
До полудня своего умер юный Ликид,
Умер, не оставив подобных себе,
И как мне о нем не петь?
Он сам был певец, он высокий строил стих,
Он не смеет уплыть на водном ложе своем.
Не оплаканный певучею слезою.



<читать стихотворение полностью>

<< БЕНЕДИКТ САРНОВ - ВЕРА СМИРНОВА. СПОР О ГАЙДАРЕ. И оставшаяся неизвестной реплика И.И.Халтурина в нем...Глеб Ник. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ>>

Добавить отзыв

Ваше имя:
Ваш email:
Ваш отзыв:
Введите число, изображенное на картинке:
Все отзывы

Последние отзывы:
Фотогалерея
(c) 2008-2012. Контактная информация